Остаться в живых

Человек идет медленно, шаг за шагом; любуется орхидеями, слушает пение птиц, ему и в голову не придет, что в этих местах можно вдруг… навсегда… исчезнуть. Это просто невообразимо. Наш ум отказывается это воспринимать.

Чак Блей попытался обрисовать мне, что, скорее всего, происходит с исчезнувшими туристами. Скалы в этих местах могут достигать высоты более тысячи метров. У подножия гор расположены города. Внутренняя территория островов за пределами пляжей представляет собой джунгли с растительностью из трех уровней. Карт этой вулканической местности с бурной растительностью не существует. В джунглях человек не видит солнца. Теряет направление. Тропинки могут выводить к болотам или непроходимым зарослям. Горы покрыты толстым слоем перегноя, из которого формируются карнизы с растущими на них растениями, свисающими над пропастью. Человек в джунглях может услышать шум прибоя и пойти на звук, думая, что сейчас выйдет на пляж, а попадает на такой «мягкий» карниз, хотя будет считать, что под ним твердая скала. В том месте, где карниз наиболее тонкий, человек под тяжестью своего веса проваливается и падает на тысячу метров вниз в воду. Мгновенная смерть, после чего волны разбивают тело об острые вулканические скалы. Рыбы доедают то, что от него осталось. Сложно представить себе такое развитие сценария, когда ты — наконец-то — выбрался в отпуск или на каникулы и, собираясь немного погулять по парку, оставляешь свой велосипед на парковке в торговом центре.

— Лоуренс Гонсалес, «Остаться в живых»

Стрессы

Но если стрессы становятся продолжительными, если человек постоянно куда-то торопится, беспокоится, когда у него нет времени перевести дух, он постоянно переключается между задачами и чувствует, что никогда ничего не успевает сделать, то, как говорят Анселл и её коллеги, префронтальная кора начинает давать сбои. Снимки показывают, что при усилении стрессов эта маленькая часть серого вещества, очень богатая нервными клетками, прекращает работу. Чем больше стресс, показывают снимки, тем меньше богатого нейронами серого вещества в этой ключевой области мозга.

Анселл с коллегами предполагают, что такое уменьшение объема префронтальной коры значительно ухудшает нашу способность трезво мыслить, оставаться спокойными, сохранять ясность ума, планировать, запоминать, принимать решения или просто успокаиваться, когда это нам необходимо. Также мы теряем организаторские способности и даже возможность контролировать свои действия, говорит Анселл, и увеличиваем риск возникновения какой-либо физической или психологической зависимости и деструктивного поведения. Анселл объясняет: «Долгое время считалось, что к определенному возрасту мозговая деятельность стабилизируется, и ничего уже не меняется. Но наши и подобные нашим исследования показывают, что это не так, — мозг пластичен. Он постоянно меняется, и это касается не только нейронных связей и функций мозга, но и самой его структуры. После этого открытия мы сможем узнать о деятельности мозга намного больше».

— Бриджид Шульте, «Мне некогда!».

Времена года

Мы вычитываем в книгах упоминания о времени года и даже не задумываемся о том «багаже ассоциаций», с которым подступаемся к тексту. Когда Шекспир сравнивает возлюбленную с летним днем, мы инстинктивно чувствуем — еще до того, как он начал перечислять её достоинства, — что это комплимент, и куда более лестный, чем если бы поэт уподобил её, скажем, одиннадцатому января. Когда Дилан Томас вспоминает волшебные летние дни своего детства в стихотворении «Папоротниковый холм» (1946), мы понимаем: речь идет о чем-то большем, нежели свобода от школьной зубрежки. В сущности, мы реагируем на эту символику почти рефлекторно; именно потому она легко поддается пародированию, всякого рода ироническим вывертам. Т. С. Элиот прекрасно знает, как мы представляем себе весну. Стало быть, когда он называет апрель «жесточайшим месяцем» и говорит, что лучше уж быть погребенным в зимних снегах, чем дождаться весеннего тепла и налиться соками вместе со всей природой, он рассчитывает озадачить нас, сбить с толку. И ему это удается. Смена времен года творит с нами чудеса, а поэты творят чудеса с временами года. Когда Род Стюарт в песне Maggie May хочет показать, что герой загубил молодость, связавшись с женщиной старше себя, он говорит: настал конец сентября. Когда Анита Брукнер в своем лучшем романе «Отель у озера» (1984) посылает героиню на тихий курорт оправляться от любовных неурядиц и размышлять о том, что молодость и жизнь прошли мимо, — угадайте, в какое время года это происходит?

— «Искусство чтения», Томас Фостер.

Всегда в кризисе

Конечно, все в панике, в ужасе. Но, как остроумно заметил Дмитрий Быков, получая «Большую книгу» за ЖЗЛ Пастернака, «русская литература всегда в кризисе, это её нормальное состояние, она только в этом состоянии и может существовать». Такое падение в бездну. Как повелось со времён Достоевского, так оно до сих пор и продолжается.

литературный обозреватель Михаил Визель

Сова и Owl из Винни-Пуха

Переводчики же «детской» литературы в большинстве случаев и не задумываются над тем, к какому гендеру относится персонаж. Механизм таков: сначала название персонажа буквально переводится на русский, а затем персонажу приписывается гендер по грамматическому роду русского слова. Полезно начать иллюстративный ряд с «Винни-Пуха», поскольку там пример гендерного сдвига, с одной стороны, единичный, с другой стороны, структурно значимый для всего художественного целого. Речь идет о Сове, персонаже, который в переводе Б. Заходера впервые был интерпретирован как женский, а мультипликационный фильм Ф. Хитрука дополнительно усилил феминные черты Совы в русском восприятии: Сову в нем снабдили модельной шляпкой с лентами и наделили речевыми манерами школьной учительницы. Образ готов. Между тем все, на чем он держится, — женский род русского слова «сова», ибо в оригинале А. Милна Owl — мужчина (вернее, мальчик, так как герои Милна представляют собой набор разных возрастных и психологических типов детей). А поскольку девочки не имеют склонности к псевдоинтеллектуальному щегольству научной терминологией и маскировке невежества риторикой, то Сова закономерным образом становится старухой-учительницей (вероятно, на пенсии).

Кто же такой Owl в «Винни-Пухе»? Если мы учтем, что это мужчина, и к тому же юный (судя по тому, как он вписан в компанию зверей и как с ним обращаются, возрастной разрыв не должен быть большим), — вывод очевиден: перед нами тип выпускника английской частной школы, неоднократно делавшийся мишенью сатириков в XIX-XX веках. Невежество, скрытое за квазиученым лексиконом, высокомерие по отношению к окружающим плюс склонность пускаться в сентиментальные воспоминания — стандартный набор характеристик этого типа, выведенного еще Л. Кэрроллом в образе the Mock Turtle из «Алисы в Стране чудес» (об этом персонаже мы поговорим в дальнейшем). Этот тип к моменту выхода в свет «Винни-Пуха» был уже известен английскому читателю. Милн добавил единственное новшество, доведя тем самым образ до уморительного гротеска: Owl на самом деле вообще никакой школы не кончал и даже читать толком не умеет (последнее обнаруживается в главе о пятнистом Щасвирнусе).

— Журнальный зал

Книжное

book

К сожалению, в наши дни из-за роскошных цветных суперобложек часто злостно пренебрегают настоящей одеждой книги — переплётом. Наверно, поэтому многие люди имеют скверную привычку сохранять суперобложку и в ней ставить книгу на полку. Я допускаю это только в том случае, если переплёт очень убог или уродлив; суперобложки должны отправляться туда, куда и пачки от сигарет, — в корзину для мусора.

Читаю сейчас Яна Чихольда — «Облик книги». Роскошно. Радует, что в тексте много личной оценки автора: когда начинал читать, боялся, что это будет безличное академическое изложение. Чихольд явно даёт понять — невозможен успех в своей профессии без страстной и долгой любви к предмету работы.

Автор маниакально любит книги и быстро заражает этим читателя. Начинаешь смотреть на издания с неведомой раньше стороны: всматриваешься в ритм набора строк, в пропорции страницы, замечаешь толщину бумаги, качество печати и т.д.

Признаться, книга заставила передумать свою позицию относительно спора электронные/бумажные книги в сторону последних. Я не считаю, что в падении начитанности виновато всякое там «молодое поколение, приученное к простейшим формам досуга». Я думаю, что за свою непопулярность среди молодёжи сама книжная индустрия и ответственна. Она выпала из рынка — не рекламирует себя, не подстраивается под нового читателя, зачем-то нарочито становится каким-то особенным занятием, когда как раньше читали повально все.

И конечно бешеные цены на издания. За большие деньги человек получает мягкую обложку с дурацкой иллюстрацией, тонюсенькую бумагу и дилетантскую вёрстку. А вот открываю первую попавшуюся старую книгу с полки — том Пушкина — всё на месте, сзади выдавлена цена — 90 копеек.

При сегодняшнем машинном наборе не нужно никаких фокусов, чтобы делать равномерные межсловные пробелы. По любой книге, напечатанной ранее 1700 года, можно видеть, как искусно наборщик управлялся со шрифтами и пробелами в те времена. Тогда не было понятий «издание для библиофилов» или «подарочное издание», качество было в основном на одном уровне.

Возвращаясь к Чихольду — помимо чисто профессиональных знаний, в книге масса интересных мыслей об истории книгопечатания, об отношении к работе, о гармонии и красоте.

Строго симметричные предметы не обязательно совсем уродливы, но они редко бывают по-настоящему прекрасны. Вспомним старые платяные шкафы, на правой дверце которых была настоящая замочная скважина, а на левой — фальшивая. Было время, когда эта поддельная скважина казалась необходимой.